Интервью с актёром и режиссёром Петром Зубаревым

ДЕТИ РАЙКА:
Расскажите свою театральную историю. Как вы попали в театр?

ПЁТР ЗУБАРЕВ:
С детства были какие-то игры, но я никогда не играл в театр. Я играл в кино. Только сейчас этим озадачился — наверное, интересно такое исследование провести: кто как в детстве играл. В моих играх всегда присутствовал зритель. Это не просто был какой-то вымышленный мир, это был мир на экране.
Театра в моей жизни было не много в детстве, кино больше впечатляло. А в двенадцать лет я попал в детский театр. Это была мощная империя: кружок, который вырос в большой детский театр. Целый мир, который построила наш педагог, наша театральная мама, Людмила Ивановна Лапшина. Люди заканчивали школу, поступали в институт, потом уже работали и продолжали приходить, играть и репетировать.
Мы чувствовали важность, значимость всего этого. У театра был репертуар, не было такого, чтобы мы сделали спектакль, показали один раз и забыли о нём. Мы играли спектакли у себя на стационаре, возили их в садики, в больницы, в детдома, в интернаты, куда только не. И всё, дальше уже выбора не было, всё стало понятно.

ДЕТИ РАЙКА:
Бывают сомнения в выборе пути?

ПЁТР ЗУБАРЕВ:
Нет. Я шучу иногда по этому поводу, конечно. Когда речь заходит о каком-нибудь блогере, который языки показывает в камеру и получает бешеные деньги. Посмотришь на это и говоришь: наверное, мы неправильно выбрали жизненный путь. Естественно, это всё шуточки. Нет, не было никогда таких сомнений. Сомнения сейчас возникают другого плана: что делать мне и мне подобным с нашим театральным воспитанием в современном театральном мире?

ДЕТИ РАЙКА:
А в чём сложность?

ПЁТР ЗУБАРЕВ:
Сложность в том, что слишком всё изменилось, на мой взгляд, не в лучшую сторону. Кто я такой, чтобы судить мировой театр? Но я могу судить своё положение в мировом театре. И если было время, когда мы сочетались, шли в одну сторону, то сейчас я вижу много обесценивания актёрской профессии, вижу в театре очень много перфоманса, эпатажа. Много появилось неживого в театре, надуманного. Это всё выдаётся за новые пути, за поиск, но, мне кажется, это поиск с потерей основы, центра.
Я всё время привожу пример. Чукча выходит из чума в пургу, и у него есть верёвка, которая привязана к чуму. Он за неё держится, чтобы не заблудиться. У меня такое ощущение, что нынче театр вышел из чума и даже не пытается держаться за верёвку, так и ходит вокруг в этой пурге. И, по-моему, потерялся.

ДЕТИ РАЙКА:
Что, по-вашему, здесь верёвка?

ПЁТР ЗУБАРЕВ:
Очень хорошо сказала мой педагог по истории театра и теории драмы. Когда мы её спросили, пройдя всех режиссёров: здорово, столько подходов, путей, столько способов воплощать театр, а как понять, куда себя применить? И она говорит: во-первых, слушайте себя — всё это вам дано как примеры; а во-вторых, в основе должна быть живая жизнь. Живое слово, живая мысль, действие живое. И я понял, что мне тоже всегда было интересно именно это. Если есть честность, откровение, живая жизнь — это и есть верёвка.

ДЕТИ РАЙКА:
Что вас вдохновляет, помогает не терять основы?

ПЁТР ЗУБАРЕВ:
Опять же всё живое. В основном, это люди и природа. Встречи с хорошими людьми, походы горные — очень люблю Алтай. Тем же автостопом я, честно говоря, не ездил уже очень давно. Живые встречи, общение, впечатления, открытия. 

ДЕТИ РАЙКА:
Не бывает такого, что актёрская наблюдательность, желание сыграть встреченного человека мешали, загораживали реальную жизнь?

ПЁТР ЗУБАРЕВ: 
Как правило, это после уже случается. Это же действительно актёрская привычка — запоминать глаза, повадки, поведение, манеру речи, присказки какие-то. Это такая библиотека, багаж актёрский. Мы этим занимаемся всегда. Материал лежит, а потом где-то вылезает, находишь, где его применить. Но я не помню такого, что это случалось прицельно: я за кем-то наблюдал, чтобы этого человека сыграть где-то в спектакле. Нет, скорее оно всплывает потом. Когда делаешь новый спектакль, тебе отовсюду начинают знаки сыпаться, приветы от будущего спектакля.

ДЕТИ РАЙКА:
Как вообще рождаются ваши спектакли, с чего они начинаются?

ПЁТР ЗУБАРЕВ:
Это тайна для меня самого. Свой спектакль — это подарок, его так просто не придумаешь. Понятно, что у «Квартирника» есть совершенно внятная история, понятное дело, что это путешествие по трассе, там, естественно, много выдуманного, но многое чуть ли не документально. Есть персонажи, которые просто мной перенесены из жизни на сцену фактически без купюр и изменений. Кого-то чуть-чуть подредактировал, кого-то приукрасил, кого-то совсем придумал. Есть и собирательные образы. Это всё сложилось из впечатлений от автостопных путешествий.
А откуда пришло «Иваново сердце», я затрудняюсь сказать. Я правда не понимаю сам. Витает в воздухе, и мы это вылавливаем, или это присылается нам. У меня есть спектакль в репертуаре, который мне буквально «надиктовали», я в это верю. Как у Григория Горина в «Доме, который построил Свифт»:  «И даже когда уйду, вслушивайтесь, я буду диктовать!»

ДЕТИ РАЙКА:
Чем вас привлекает моноспектакль как жанр? В чём его прелесть? А сложность?

ПЁТР ЗУБАРЕВ:
И прелести, и сложности, безусловно, есть, и причём у них одно и то же имя: всё на тебе. Ты отвечаешь за всё в этом спектакле. Тебе никто не может ничего испортить, потому что у тебя нет партнёров, никто не может за тебя забыть текст, подать не ту реплику, уйти не в ту мизансцену. Полная свобода, ты один на сцене. Но в этом и сложность. Тебе не уйти за сцену, не перевести дыхание. Тебя никто не спасёт, если ты сам где-то налажаешь. Самые удачные случаи — как сегодня, когда не надо ничего адаптировать, о чём-то заботиться, просто ты есть тот, кто ты есть, делаешь всё, как и задумывалось, и именно это нужно и востребованно — это самый замечательный случай.
У меня шесть моноспектаклей, детский из них только один. Всё для них делаю сам, в последних спектаклях даже и музыку. Мне очень близок этот жанр, хотя я не говорю, что мне нравятся только моноспектакли. Безусловно, играть с партнёрами здорово, особенно когда это хорошие партнёры.

ДЕТИ РАЙКА:
Как так получилось, что вы обратились к моноспектаклям?

ПЁТР ЗУБАРЕВ:
Есть у меня спектакль «Суер-Выер» по Юрию Ковалю. Он был первым, я его сделал много лет назад. Само произведение таково, что мне показалось, его нельзя играть в лицах. Хороший пример — филатовский «Федот-стрелец». Сколько было попыток разыграть это всё в лицах, в картинках — мне кажется, они все провалились. Лучше, чем филатовское прочтение, не было варианта. Потому что именно там мне было что делать как зрителю, слушателю. У меня возникали свои образы. Мне их не показывали, а моя фантазия их дорисовывала — и в этом прелесть, в этом весь вкус.
Мне кажется, «Суер-Выер» — такое же произведение. На мой взгляд, его можно играть только так: призрачно обозначая, чтобы зритель всё дорисовывал сам. Есть ряд похожих произведений. А потом уже я стал сочинять себе истории сам.