Юлия Скирина: «Не устану признаваться в любви моим студийцам»

Наша сегодняшняя гостья – Юлия Скирина, актриса театральной компании «Дочери СОСО», преподавательница театральной студии «Дети Райка». По Москве, а заодно и по стране и за ее пределами Юля ездит на велосипеде, чтобы везде успеть и все разглядеть. Внешне ее легко перепутать с подростком – а они, в свою очередь, в ней души не чают. Ведь Юля помогает наводить мосты: между отцами и детьми, прозой и сценой, детской студией и профессиональным театром, между миром, который часто так жесток, и базовой потребностью человека в любви. Об этом и поговорила с ней Ольга Фукс.

Недоросль: Юля, всегда интересно с какого шага начинается путь. Каков был ваш первый шаг в сторону театра?

Скирина: В детстве я жила в поселке городского типа, практически в лесу. Но у нас был великолепный лицей, лучший в мире. Я занимаюсь педагогикой с восемнадцати лет (то есть, уже девятнадцать лет преподаю), видела много разных школ по России и потому могу ответственно заявить: наш Светлинский губернаторский художественный лицей, где я училась со второго класса, – лучшая школа в России. ГИТИС дал мне меньше, чем эта школа. В ее основе лежит эмоциональное образование детей. Всю жизнь, благодаря лицею, я занимаюсь живописью, хореографией. Изобразительное искусство мы изучали очень серьезно, я полюбила Северное Возрождение, Босха. С 5-го класса у нас началась философия. Диплом в 11-м классе я защищала по «Черному квадрату» Малевича. У нас был даже спор-клуб, где нас учили дискутировать. Все это сделал Александр Геннадьевич Сайбединов, поэт, художник (часто бывает в Москве с выставками), учитель от Бога. Сам он из деревни, был обычным школьным учителем изо, потом набрал команду своих учеников и единомышленников и создал такую школу, она до сих пор существует.

Вот именно там я и поняла, что хочу заниматься… театром. Хотя театральной студии у нас не было, и в театрах Томска я в детстве была раза три. После школы поступила в Томский колледж культуры, и опять мне повезло. Обычно в таких колледжах готовят организаторов массовых мероприятий. Но наша мастер курса Наталья Корлякова (тогда худрук Северского ТЮЗа, прекрасного театра в закрытом городе) так построила программу, что, во-первых, мы получили вузовский багаж знаний, а во-вторых, сразу были заняты в театре параллельно учебе. Потом я еще поработала в одном частном театре Томска. Однажды к нам приехал Иосиф Райхельгауз – он набирал в тот год заочный актерско-режиссерский курс. Я сходила на встречу, сказала, что тоже хочу попробовать, и даже успела забыть об этом. Секратарша Райхельгауза позвонила мне прямо во время вручения диплома: «Мы ждем вас на турах». Я помчалась в Москву вместо желанного Санкт-Петербурга, и еще месяц проходила вступительный марафон, к концу которого так устала от жесткой муштры, что уже не испытала никаких эмоций, когда меня взяли. Возможно, имей я больше информации, попробовала бы еще что-нибудь, но кто знает, как бы тогда у меня все сложилось. На второй год учебы я уже работала в Школе современной пьесы.

Недоросль:Как вы поняли, что вам надо преподавать?

Скирина: После первого курса колледжа, когда стала вожатой. Мне достались дети с восьми до одиннадцати, и я поняла, что у меня неплохо получается общаться с детьми.

Недоросль: Вы давно преподаете в театральной студии «Дети райка». Отбираете детей по конкурсу или идет естественный отбор?

Скирина: Преподаю уже девятый год – это правда много. За эти девять лет студия изменилась до неузнаваемости – мы ведь тоже развиваемся вместе с детьми. В какой-то момент мы поняли, что надо изучать театральную педагогику, пригласили к сотрудничеству известную Александру Никитину. К нам приходят педагоги по театральной педагогике, социальному театру, эксперты в самых разных областях, так что и у нас самих много фильтров.

Наша студия коммерческая и в отличие от музыкальных и спортивных школ не дает никаких дипломов. Вроде бы времяпрепровождение. Но чем больше я погружаюсь в это дело, тем страшнее мне становится – как легко можно исковеркать жизнь ребенку и даже не заметить. Ведь учить на актера и заниматься с детьми в театральной студии – совершенно разные вещи.

Недоросль: Чем же может навредить театральная студия?

Скирина: Самое банальное – расшатать нервную систему. На актерском факультете мы готовы раскачиваться до истощения на эмоциональных качелях, а с ребенком так нельзя – доведем до психушки. В студии посредством театра мы социализируем ребенка – ни больше и ни меньше. Я не берусь делать из него актера. Я всегда спрашиваю родителей и ребенка, с какой целью они пришли в студию. Задаю наводящие вопросы, объясняю, что театральная студия, где тебя любят любого, и театр, где идет жесткий отбор, не имеют ничего общего. За девять лет у детей поменялись приоритеты. Если раньше ребята после студии даже и не хотели идти в театральный вуз, но выбирали гуманитарное направление, то последнее время выбирают что-то максимально приближенное к театру.

Недоросль: То есть родители стали настолько сознательны, что всерьез задумываются о социализации довольно взрослых детей?

Скирина: Конечно! У меня за девять лет сложилась своя статистика, и я вижу, как развиваются родители. Самая сложная работа – как раз с родителями. Сейчас они более осознанно приводят своих детей, но и меньше участвуют в нашей жизни, не очень погружаются в наши проблемы. Уставать стали больше. Тогда как успех работы с ребенком до 18 лет зависит от полной связки: педагог – ребенок – родители.

Недоросль: Вы пользуетесь готовыми методиками или уже разработали что-то свое?

Скирина: Есть базовая информация, та же система Станиславского, которая, как ни крути, остается азбукой. Но и своя философия тоже складывается, хоть еще и не зафиксирована. А дальше ты уже наблюдаешь за происходящим в мире. И идешь от самих подростков, от того, что их беспокоит. Сценречь, сцендвижение, актерские тренинги – это прекрасно, мы их используем в постановках. Но важнее – как ребенку пригодится все это в реальной жизни, а не только в прекрасной театральной студии.

Недоросль: Я недавно общалась с Екатериной Троепольской и Андреем Родионовым, которые уже десять лет ведут поэтическую студию для подростков. Они поразили меня своим наблюдением: подростки готовы на радикальные жесты, испытывая мир на прочность, но при этом очень не любят, чтобы их тянули в какие бы то ни было политические крайности.

Скирина: Обожаю эту пару, водила к ним своих детей. И совершенно согласна. Среди тем, которые мы обсуждаем, есть и тема войны – реальной, сегодняшней. И я слышу их запрос: пожалуйста, не надо меня туда окунать, мне и без того хватает, с собой бы разобраться. То есть у них еще идет формирование самих себя. А политика – слишком чувствительно для них.

Недоросль: Между тем, каждый понедельник их ждут в школе разговоры о важном…

Скирина: … а им в это время гораздо важнее отстоять свое пространство, свою идентичность. А стучаться к ним в души можно только тогда, когда вы уже прошли вместе большой путь и заслужили доверие. В этом процессе мы затрагиваем довольно глубокие эмоциональные пласты и прорабатываем сложные моменты. Года четыре назад мы с ними делали одну историю на тему «Моя война» – про их проблемы. Я давала им задания, они писали монологи про свою внутреннюю войну, мы играли их на протяжении какого-то времени – и проблема исчерпывалась, излечивалась. Иногда студийцы говорили: «У меня уже не болит здесь, не хочу больше про это играть – вранье будет».

Сейчас у нас в работе текст «Гриша не свидетель» - это рэп-роман Насти Рябцевой про буллинг. Я дала детям задание написать про буллинг, где они были либо агрессорами, либо жертвами, либо свидетелями, что не менее страшно. Такая тема тоже требует давнего доверия, не скажешь ведь: «Открыли дневники, пишем домашнее задание». И эти монологи без указания на авторство будут звучать у нас в спектакле посреди рэпа, как интермедии.

Работать с детьми – это самое прекрасное, что может быть. Нигде не найдешь столько смысла и жизни, как здесь. Дети никогда не врут по сути, и их обмануть невозможно.

Недоросль: Ребенок приходит к вам из семьи, из школы, где могут исповедоваться совсем другие ценности. Как с этим быть?

Скирина: Такое бывает. Но чаще всего «свой» человек остается, а чужой отваливается. Нельзя бороться внутри учебного процесса, он может развиваться, только если мы заодно с родителями. Я не могу им противостоять. Они как-то, как считают нужным, воспитывают своего ребенка, и я ничего им не докажу, могу только посеять раздор в семью. Поэтому мы сосуществуем либо нейтрально, либо вместе.

Раньше, когда ребенок уходил от меня из студии, я каждый раз плакала и не понимала, почему так? Сейчас понимаю, что не только я участвую в этом процессе, и не только от меня он зависит. Бывают финансовые причины. Бывает, что ребенок потерял интерес. Бывают и проблемы с психикой – все чаще и чаще дети сидят на антидепрессантах. А бывает и такое: ребенок уходит, но продолжает с нами дружить, не готов заниматься, но хочет общаться, приходить в гости.

Недоросль: Вспоминается «Мальчик в полосатой пижаме». Прекрасный мальчишка из нацистской семьи, который просто не успел вырасти, - оправдание человеческой природы как таковой. Если вы сталкиваетесь прямо с такой ситуацией…

Скирина: В студии такого не бывает. Обучение у нас не бесплатное, родители – из той прослойки, которая занимается детьми: оплачивают обучение, ездят на отдых, общаются. Там много проблем, но это точно не зона риска для детей. Я решила про себя, что я не супергероиня и не спасаю мир. По крайней мере, не в этой студии. Но я работала и в социальном театре – с ребятами из детских домов, со слабослышащими. Вот там я реально себя ощущаю на поле боя и перетягиваю ребенка, как канат.

Недоросль: Сейчас на поле боя уже не тянет?

Скирина: Я продолжаю заниматься и социальным театром, считаю его главным для меня достижением в жизни. Просто сейчас в силу занятости не могу заниматься им много. Вот подхватила студию слабослышащих в ГЭС-2 – эту работу начала Женя Беркович. Мечтаю работать и с детскими домами, и с домами престарелых – вот, где реально может помочь актерское мастерство.

Недоросль: С какими книгами и темами вы работали за эти девять лет?

Скирина: Книги – практически вся подростковая полка издательства «Самокат». Я фанатка того, что они переводят. Плюс драматургические сборники Гете-института. Ну и конечно «Любимовка», Большая и Малая «Ремарка», «Евразия»… Последнее время у меня все чаще возникает желание обращаться к прозе, писать инсценировки, и все меньше нравятся пьесы. Из ближайших книг – «Сестромам» Евгении Некрасовой про отношения старшей и младшей сестер. «Беги и живи» Элс Бейртен, очень крутая, - про девочку, живущую с чувством вины за смерть подруги. «Во всем виноват Бэнкси» Дениса Сорокотягина – ради этой работы мы серьезно изучали стрит-арт. «А рыбы спят» Йенса Рашке про девочку-подростка, у которой маленький брат умирает от рака. «Кролик Эдвард» - про становление человечности, «Соль» Александры Зайцевой про наркотики, «Сиди и смотри» Андрея Бульбенко и Марты Кайдановской, «Мучные младенцы» Энн Файн…

А если про темы, то тему смерти мы обсуждаем чуть ли не с самыми маленькими. Тема войны… Буллинга – а там и до шуттинга недалеко. Различных видов насилия. Расчеловечивания. Все виды инициации, перехода в новое качество. Когда ты работаешь с подростками, то видишь, как стремительно они меняются. Мне кажется, я могу немножечко им помочь пройти через изменения чуть более плавно, менее травматично.

Интересная история произошла с «Волной» по книге Тодда Штрассера. Я сама написала инсценировку и поставила ее лет пять или шесть назад в нашей студии, которая тогда еще находилась в подвале. Я даже нашла в связи с этой работой знаменитую речь Гитлера, обращенную к детям из гитлерюгенда. Мы возили спектакль на фестиваль Светланы Ханжиной «Малая сцена» в Тюмень (очень крутой фестиваль, в экспертах – Женя Беркович, Борис Павлович, Елена Ковальская). И там от переизбытка эмоций зал стоя аплодировал, что можно было расценить весьма двусмысленно. В ходе спектакля мы раздавали анкеты с довольно опасными вопросами… А недавно я задумалась в связи с этим спектаклем, как свободно мы жили. Сейчас уже и в подвалах с детьми нельзя работать, и анкеты такие раздавать, да и материал опасный.

Недоросль: В книге «Сиди и смотри» перед главной героиней, 14-летней Мартой встает нешуточный педагогический вопрос: как объяснить младшей сестренке несовершенство мира и при этом остаться в понятной ее возрасту парадигме, где добро обязано победить зло? Как подвести ее к честному знанию о мире постепенно, когда сама жизнь (идет война) не дает никому опомниться?

Скирина: Не могу ответить на этот вопрос сейчас, кроме того, что не согласна с серией разных финалов. И точно знаю, что если книга «про войну», глупо впрямую ставить ее «про войну». В книге есть сцена, где обе сестры хоронят игрушки – хоронят детство и понимают: с этой минуты они сами будут решать, что хорошо и плохо, не оглядываясь на родителей. Родителям, понятно, не до детских проблем и часто вообще не до детей. Сначала пандемия, потом война. Родителей сейчас хочется отдельно обнять и пожалеть.

Я работаю не с профессиональными актерами, а с ровесниками Марты. И мы вместе идем по этой дороге, ищем, что выберет наша Марта – озлобится ли на весь мир, погибнет, станет опорой другим. Мы внутри очень крутого процесса. И даже если у меня голове и сложились мои ответы, мы должны найти их вместе с детьми. Мы часто идем разными дорогами, но сходимся в одной точке. Я не устану признаваться в любви моим старшим детям – они столько дают мне, что я даже не могу все унести и переварить. Грустно, что дети часто теряют с годами свои бесценные качества.

Недоросль: Что хорошего вам запомнилось из опыта работы в государственных театрах?

Скирина: Из важного – знакомство и работа с Филиппом Григоряном в 2011 году. Именно он заложил во мне любовь к новым формам. И хотя Школа современной пьесы позиционировала себя как первооткрыватель всего нового, мне всегда казалось это каким-то обманом. И только в работе с Филиппом, хореографом Анной Абалихиной, драматургом Павлом Пряжко над спектаклем «Поле» я поняла, что такое настоящий европейский театр. А еще – мой первый театр, Северский ТЮЗ. Я после своего поселка и лучшей в мире школы стою на сцене со взрослыми артистами и играю Зиночку Коваленко из спектакля «Завтра была война». Это был хороший настоящий психологический театр, и я с благодарностью его вспоминаю.

Недоросль: У вас был уникальный актерский опыт – участие в спектакле «Слепые», который игрался в полной темноте. Что он вам дал?

Скирина: Это был потрясающий опыт! Мечтаю, чтобы мы к нему вернулись. «Слепые» - единственный спектакль, где нельзя было выключиться ни на минуту. А значит, он был живой каждую секунду. Мы, актеры и вокалисты, находились в разных местах, внимательно слушали друг друга. В полной темноте зрителям иногда становилось плохо. И нам приходилось выводить их из зала. Каждый из нас понимал, к кому ближе находится пострадавший, и должен был ему помочь. При этом остальные участники готовы были при необходимости подхватить все реплики ведущего, чтобы содержание не пострадало до его возвращения в зал. К тому же это потрясающий классический символический текст – для меня, игравшей до тех пор в основном современную драматургию, Метерлинк стал настоящим подарком.

Недоросль: А как репетирует Женя Беркович?

Скирина: Она асс. На сегодняшний день она для меня важнее всех режиссеров. Возможно, мы бы не нашлись, не будь у меня моего предыдущего опыта. Женя репетирует настолько бережно и трепетно, что иногда кажется – мы сами все делаем. Но это самообман. Она немногословная, точная, как алмаз. Как бы пафосно это не звучало. Как-то они с Ксенией Сорокиной в одном экспертном совете смотрели мой спектакль с детьми «Я кулак. Я А-Н-Н-А», ревели обе… И тогда Женька мне сказала самый важный для меня комплимент: «Это же внучки СОСО». Конечно, я многое у нее беру, хотя у меня совсем не режиссерский склад ума. Я актриса и нахожусь внутри процесса. Полтора года не могла добраться посмотреть ее последний спектакль «Наше сокровище», а когда добралась… ревела и ржала одновременно и понимала, что еще раз я его, пожалуй, не выдержу.

Недоросль: В спектакле «Черная книга Эстер» вы играете дедушку Ленина с октябрятской звездочки. Как затесался такой персонаж между ветхозаветной историей и свидетельствами Холокоста?

Скирина: Костюм Ленина в преклонном возрасте, но впавшего в детство, придумала Ксения Сорокина. Взялся он из пьесы – то ли придворный шут царства-государства, то ли домовой, со своей обидой, слезами, нелогичной злостью, но при этом где-то и неожиданной мудростью. Работая над ролью, вспоминала мамины рассказы – она одно время была социальным работником и насмотрелась на случаи деменции. У каждой эпохи есть такой… домовой, у нынешней – тоже. Обожаю этот спектакль!

Недоросль: У вашего героя, мальчика Георгия из «Считалки», есть какой-то реальный прототип среди ваших подопечных?

Скирина: Мы объединили в эту роль нескольких мальчиков из повести Тамты Мелашвили. Ну а кто у нас в «Дочерях» играет бабушек, дедушек, мальчиков и сумасшедших? Я, конечно. Мой Георгий проходит страшный путь и превращается в маленького озлобленного старика. Он видит смерть – и выживает, становясь жестоким. Мучить кошек – очень логичное состояние ребенка в его ситуации. Возможна и другая крайность – стать жертвой. Вот и весь выбор.

Недоросль: Возможен ли возврат в человечность для таких детей, как Георгий? Есть ли способ вочеловечить его обратно?

Скирина: Я работаю с детьми и потому очень хочу сказать, что это возможно. Иначе моя работа бессмысленна. С началом войны она мне часто и кажется таковой. Я всегда была уверена, что в моей работе есть смысл: я дарю любовь и учу любить – ни больше и ни меньше. А последние почти два года ловлю себя на мысли, что все бесполезно – все равно озлобятся. У всех были любимые учителя, но кто-то стал врачом, а кто-то убийцей, любимый учитель никого не спас.

А потом беру себя в руки и вижу в своих действиях микро-добро и арт-терапию, которая действительно кому-то помогает, особенно детям с не тяжелыми диагнозами, они прекрасно у нас занимаются. На их примере особенно видно, что все не зря, и если в ребенка много вкладывать, у него точно все будет хорошо. Так и качаюсь на этих качелях: между отчаянием и надеждой, между театром, которым спасаюсь, и учениками, которые со мной навсегда.